Россия в поисках идентичности

Handelsblatt: Ксения Собчак известна как светская львица и медиазвезда, а не как «честный политик», как ваш бывший работодатель Берни Сандерс. Почему вы тем не менее хотите организовывать для нее избирательную кампанию?

Виталий Шкляров: В здоровом, развитом демократическом обществе у каждого есть очень много возможностей высказаться и критиковать политику. Но в такой стране, как Россия, в которой нет свободных СМИ и где политики, как и прежде, подвергаются преследованиям, такие люди, как Ксения Собчак — это единственная возможность досадить «большому медведю» наверху. Она станет главным конкурентом Путина, ее известность в стране достигает 95%. Поэтому для меня и прогрессивной оппозиции в России она — гениальный рупор.

— В каком смысле?

— Этой кампанией мы сможем показать либерально настроенным людям в России, что они не одиноки, выборы могут быть чем-то большим, чем всего лишь переизбрание в авторитарном государстве. Для меня также важно, что здесь, в этом жутко патриархальном обществе, на высший пост в стране свою кандидатуру выставила женщина, которой к тому же всего 35 лет. И, кроме того, это подает сигнал для будущих поколений.

— Но госпожа Собчак — фигура не бесспорная, либеральные российские СМИ и международные наблюдатели считают ее гламурным продуктом Кремля для инсценировки выборов. Что вы думаете по этому поводу?

— Такой тип мышления «чужие-свои», который часто лежит в основе таких ложных утверждений, контрапродуктивен для демократизации России. В 2013 году Алексея Навального обвиняли как раз в том же, а теперь он, как лидер оппозиции, сидит под арестом. Чтобы вообще быть допущенным до выборов на должность мэра Москвы, ему нужна была подпись из Кремля. Демократизация — это процесс, для которого России понадобится еще много времени. Поэтому я вообще не хочу участвовать в этих спекуляциях.


— Вы руководите цифровой избирательной кампанией. Какую роль играет Big Data в России?

— Именно в этом и заключается мой план: запустить первый в России проект Big Data. На данный момент мы разрабатываем программное обеспечение, которое колоссально облегчит для нас предвыборную борьбу. На многих данных, которые нам бы понадобились, сидит Кремль или подконтрольные ему предприятия — тут, как оппозиция, мы не проходим. Поэтому мы вынужденно разработали собственные инструменты, которые, по моему опыту, превосходят американские.

— Предоставляет ли Кремль вам в этом поле для деятельности?

— Недалеко от нашего офиса у Кремля есть два здания, в которых сидят агенты, ответственные за Instagram, Twitter и Facebook, и представляющие там интересы Кремля. С помощью финансовых средств они могут снова и снова привлекать для себя выдающихся специалистов. То есть мы должны найти собственные экономически эффективные пути для выставления независимого кандидата.

— И как это должно функционировать?

— На последних выборах в Москве мы уже испробовали наш «политический Uber»: совершенно неопытные люди, которых, однако, волновали определенные вопросы, смогли к нам обратиться и получили от нас заточенную именно под них избирательную кампанию. Поскольку мы не можем вручную организовать свыше тысячи кампаний, то для этого мы написали программы.

— Определенно, это тоже стоит много денег. Не даете ли вы тут снова указания на деньги олигархов и иностранных инвесторов?

— Это было совсем не так уж и дорого. Благодаря программному обеспечению каждый кандидат обходится нам примерно в два доллара в день, по сравнению с миллионными бюджетами в США или где-нибудь еще, это практически ничто. Соответствующие суммы мы смогли получить через онлайн-пожертвования, примерно как во время кампании Сандерса в США.

— Насколько вы оказались успешны в этом?

— Наши независимые кандидаты получили 267 мест и стали второй по величине фракцией в мосгордуме. Это сенсация и заметный знак для Кремля. Я твердо уверен, что политика в будущем будет выглядеть так: кандидаты будут демонстрировать избирателям собственные убеждения и будут использовать для своих кампаний не партии, а обслуживающие их предприятия. И в то же время и сами они все больше будут становиться обслуживающими предприятиями, и их будут оценивать по их эффективности. Это прямо-таки кричит о цифровой платформе, на которой могут предлагаться и оцениваться услуги. Это мы сейчас и создаем.

— Но наряду с технологическим прогрессом, вероятно, и в будущем в российской политике будет играть свою роль растущая ностальгия по Советскому Союзу? Вы и сами — дитя Советского Союза.

— Как и многие представители моего поколения, я знаю Советский Союз, хаотичную, но либеральную ельцинскую Россию и авторитарную путинскую. Конечно, часть тебя всегда тоскует по тому, что когда-то было, а затем было потеряно. В настоящее время мы все в некотором роде находимся в поисках русской идентичности. Война в России всегда способствовала определению идентичности, и в царские времена, и во времена Советского Союза, во время обеих чеченских войн, а теперь и в Восточной Украине.

— В этом причина того, что избирательная кампания в России — неважно для Кремля или для оппозиции — может оказаться успешной только с помощью национализма?

— К сожалению, да. Во времена Советского Союза существовала ясная русская идентичность — то есть что-то, чем можно было гордиться — а также действующий общественный договор. С медленным распадом Советского Союза мы потеряли эту идентичность. Путин попытался ее воссоздать: вы получите стабильность, мы — нефть.


— И почему же это больше не действует?

— Бюджет Путина на 2000 год рассчитывался исходя из цены нефти ниже 20 долларов за баррель, на самом деле продать он мог потом и в десять раз дороже. Сначала это принесло процветание, но Путин не сумел использовать это благополучие для развития страны, то есть инвестировать в образование и инфраструктуру. Теперь, когда деньги снова кончились, люди обнаружили, что не Путин сделал их богатыми, а нефть.

— В своей кандидатской диссертации, помимо прочего, вы написали о возможной евроинтеграции России. Что должно произойти, чтобы мы снова к этому пришли?

— Тогда это было большой академической и политической темой. Еще в 2013 году Путин говорил об альянсе с НАТО. Мне нравится Барак Обама, но я считаю, что тогда он допустил кое-какие ошибки в отношениях с Россией. Если из сегодняшней ситуации снова должны получиться хорошие отношения, то мы должны концентрироваться на общих интересах.

— Значит ли это, что и Германия должна отменить свои санкции?

— В отличие от американских, санкции Германии намного прицельнее, и она, несмотря на санкции, готова к продолжению диалога. Германии следует придерживаться этой стратегии, но при этом необходимо осознавать, что для сближения, осуществляемого таким способом, понадобится еще достаточно долгое время.