Путин сделал для Украины кое-что позитивное



Путин сделал для Украины кое-что позитивное


РОМАН ЧАЙКА — украинский журналист, телеведущий, экс-участник рок-группы «Мертвий півень». В первой части интервью «Апострофу» он рассказал, как трансформировалась украинская журналистика за годы независимости, почему невозможно быть одновременно журналистом и политиком и о единственном позитивном моменте агрессии путинской России против Украины.

— Вы — один из тех журналистов, которые в профессии в течение всего периода независимости Украины. Как все начиналось?
— В 1991 году я похвастался Александру Кривенко книгой «The Anthology of Canadian Forbidden Prose and Poetry», «Антология запрещенной поэзии и прозы Канады». Я привез ее из Канады и говорил, что это просто бомба! Кривенко попросил ее перевести для печати. Поэтому первые мои публикации — это переводы белой поэзии с английского на украинский, с этого началась моя журналистика.

А в 1993 году на рокерском кофе мне показали пальцем на человека, которого сейчас все знают, как Андрея Ивановича Садового, и сказали: «Он хочет вложить деньги и сделать нормальную, «нерагульскую» радиостанцию». Так возникла идея сделать «Радио-Люкс», которое затем было успешно уничтожено и распродано. Но на то время это как раз и было «нерагульское» FM-радио.

— Как изменилась медиасреда за эти годы?
— Как и все, она трансформировалась от постсовкового к постправдовскому бессмысленному дискурсу. Журналистика как профессия с точки зрения обмена информацией, дезинформацией и смыслами сейчас является маргинесом. Ее заменила постинформационная эра, где нет ни факт-чекинга, ни стандартов, где рулит блогерство. А блогер несет за информацию примерно такую же ответственность, как Петр, который написал на заборе, что Светка — бл*дь. Он не верифицировал данные — мы не знаем, кто такая Светка, не имеем подтверждения из трех источников того, что она шлюха, но факт уже пошел гулять. Примерно в такой ситуации сейчас находится вся украинская журналистика.

— Как вам работается с этим осознанием?
— Сейчас я реализую проект, в котором имею определенную цель. Она не является текущей, журналистской или информационной, поэтому я отделяю свои ежедневные информационные эфиры от проекта «За Чай.сом». В нем я создаю мультимедийную электронную YouTube-библиотеку. Ее файлы касаются не приглашенных людей, а нас всех — страны и времени, в котором мы живем.

Если через 10 лет ты захочешь объяснить кому-то, что это была за страна, что это были за люди и чем жили, ты же не будешь пересказывать им весь тот трэш, который у нас зовется выпусками новостей, правда? А вот услышать, что об этом говорит художник, философ, писатель, музыкант — это уже другое дело.

А в разговорных студиях не надоедает обсуждать темы, которые в общем повторяются? Это трудно?
— Онанизм всегда тяжелый — сначала вроде хорошо, а через час и рука болит, и движения однообразные.

— Не возникает желания бросить это все, особенно когда открываешь Facebook и начинаешь листать ленту новостей?
— В украинских электронных и телевизионных СМИ варианты «хочу» и «могу» — это разные понятия, очень далекие друг от друга.

— За два года на ваше шоу «За Чай.сом» дважды пришел только Юрий Андрухович, остальные герои уникальные. Вам легко их искать?
— Андрухович не повторялся — это было продолжением первого разговора, как исключение. Все, что делается сейчас по линии «Украина-Московия», он описал в начале 90-х в романе «Московиада». Общество не поняло его, так как мы опять наступаем на те же грабли.

Мы живем в плену телевизионных фигур. Когда рассказываешь людям, что такая программа уже второй год выходит каждый будний день, то они говорят, что нет столько людей. Но в Украине есть как минимум несколько тысяч таких self-made персон, этот проект не успеет показать даже половины важных личностей! В сорокамиллионном государстве есть очень много интересных индивидов, которые находятся вне пула телевизионных гостевых списков.

— А часто вам говорят: «Извините, но я не хожу на телевидение»?
— Дважды или трижды за два года случалось. Одна тетенька сказала, что она бы пришла, если бы я позвал ее лет 20 назад, когда у нее была талия. Второй отказ заключался в том, что «я так люто ненавижу телевизор как зомби-ящик, что не смогу преодолеть это в режиме разговора, несмотря на то, что мы с тобой друзья уже 20 лет».

На самом деле проблемы телевизора не существует как самостоятельной вещи, поскольку при условии перетекания контента в соцсети или YouTube, он все равно остается телевизионным. Телевизор как средство достижения аудитории пока что не исчез — он переместился. Произошла атомизация общества и сознания, и люди уже не готовы смотреть что-то дольше, чем 3 минуты.


— По статистике, очень мало зрителей смотрят видео до конца.

— В этом случае мы попали в удивительный постинформационный синдром: 20-минутный порноролик точно посмотрят, а вот 20-минутный информационный — точно не досмотрят.

— Возможно, так и должно быть? Возможно, люди стали лучше жить и стали меньше интересоваться политическими процессами и новостями?
— Нет. То, что происходит — это пост-пост-постмодернизм. Прошло несколько этапов: в 90-х годах количество словоблудия было таким, что слово отрывалось от содержания. Человек говорит «не укради» и при том имеет в виду «ты не укради, а я украду». Затем произошло обесценивание смыслов и нарративов, а сейчас, в режиме перехода в постинформацию, в постправду, все стало бессмысленным.

— А еще было мягкое или не очень проникновение российского контента в украинское информационное пространство.
— Оно не было мягким. В начале 90-х фактически полностью медийно сюда зашла Россия как структура, которая имела много миллионов газпромовских долларов и просто заполонила все: книжный рынок, телевизор, радио, аудиопродукцию. Потом была пара ласковых попыток отвоевать себе хоть какой-то небольшой кусочек на своей территории. Думаю, существует единственный положительный момент российской агрессии — то, что не могли сделать ни украинское сообщество, ни украинское государство, сделал Путин. То есть он вычистил по крайней мере минимум территории для украинцев и украинского содержания.

— А до этого времени не было сил или не было желания что-то с этим делать?
— Не было силы и воли людей, которые могли бы это сделать. Это та мистическая «политическая воля», о которой нам рассказывают. Все о ней говорят, но никто не знает, что это такое. Действительно, а кто бы это должен был делать? О нем сразу сказали бы, что это русофоб, антидемократ, цензорист и так далее. Человека заклевали бы на первом шаге. Надо было просто освободить территорию, то есть действовать примерно так, как французы в 60-х годах, как Израиль, не слушая разный идиотизм, который звучал от псевдодемократических международных организаций. Надо было выстраивать свое географическое, цивилизационное, культурное пространство.

Вообще проблема заключалась в том, что для таких решений нужен, во-первых, человек с политической волей, и он должен быть из элиты, которой нет, и это во-вторых. Ведь элита крупного рогатого скота и общественная элита — это два разных дискурса, это я как биолог по первому образованию заявляю. Китайские коммунисты и те более элитарные, потому что они мыслят категориями на сто лет вперед, а у нас думают категорией «от выборов до выборов». А это ничем не отличается от советской пятилетки — дальше пусть хоть трава не растет.

Мы — безгосударственная нация, элиту которой истребляли в несколько этапов в течение последних ста лет. Элитарность заключается еще и в том, что идет от деда-прадеда. Это как тот анекдот про гопника, который решил стать элитой. Знаешь?

— Нет.

— Классика: золотая рыбка, которая исполнит одно желание. Гопник просит: «Хочу быть аристократом и элитой для всего народа». Рыбка отвечает: «Нет проблем, принеси три диплома о высшем образовании, я махну плавником и будет так». Счастливый гопник прибегает через пять минут и демонстрирует: «Вот, дурочка, диплом академии госуправления, вот — национального университета, а вот — медицинского». А рыбка ему: «Ты дурак или как? Я же тебе говорила про дипломы отца, деда и прадеда». Вот и вся история про нашу элиту.

Отсюда то, что украинцы демонстрируют невероятно интересные моменты в забегах на короткую дистанцию, выстраивании горизонтальных структур, но как только встает вопрос о прочных вертикальных структурах, так сразу все и рассыпается. Мы живем в парадигме, что сегодня я готов пойти и набить морду Петру, потому что он хочет голосовать за какую-то Юльку, а это неправильно! Надо голосовать за какого-то Васю! Но после выборов я лягу спать, утром проснусь, и мы с Петром будем вместе люто ненавидеть свой выбор, называя его преступной группировкой. Вот и все, и мы в этом цикле с 1991 года.


— А вы видите свет в конце тоннеля?

— В этом поколении 20+ есть большое количество людей, которые минимально заражены совето-российским дерьмом. Это и есть тот эволюционный момент, который у нас появляется. Существует шанс, что эти люди начнут что-то делать «в долгую», а не уедут с этой территории.

— Относительно «игры в долгую»: многие журналисты приходят в профессию, знакомятся со средой и уходят в пресс-службы, политику и тому подобное. Как вы к этому относитесь?
— Такого много, но это не однозначно системно. Сейчас существует большая подмена понятий — если морда сидит в телевизоре, значит, это журналист, но это может быть ведущий или еще кто-то.

Вместе с тем есть хорошие примеры, которые перечеркивают все плохое, что есть: Виталий Портников, Павел Казарин, Сергей Рахманин, Ирина Погорелова, Татьяна Коробова. Это те люди, которые показывали, какой должна быть журналистика. Теперь равняйтесь, тюнингуйте, но не подменяйте понятия: гламурные подставки к микрофону с мозгами, которых не хватает даже на то, чтобы включить Google, — это не журналистика. Это просто люди, которые обслуживают определенную систему электронных носителей. Журналистика — это как искусство. И художников сразу замечают. Это не мешает десяткам тысяч людей рисовать какие-то подделки и продавать их, но ведь никто и не говорит, что это рембрандты и рубенсы стоят, правда?


— А еще в медиа приходят политики, были такие ведущие, как Саакашвили, Савченко…

— А чего это ты Рабиновича не вспоминаешь? Самый телевизионный вариант с точки зрения сегодняшних псевдопонятий — это Рабинович-журналист. И Мураев тоже.


— Вопрос от классика: что делать?

— Есть один момент. Знаю ли я, как биохимик по образованию, что эта сигарета вредна?


— Конечно.

— Это мой осознанный выбор — гробить свое здоровье?

А как же.
— Так и человек имеет право делать что угодно в своей жизни. Например, быть дураком. Например, быть клиническим дураком всю свою жизнь, а потом визжать: «Как ты смеешь мне указывать, что я неправильно всю жизнь прожил?!» В этом же феномен всех агрессивных «ватников», которые выходят на «победобесия». Они же не могут признать, что 70 лет были дерьмом и прожили жизнь зря, будучи дерьмом системы. Они говорят, что это вы, подонки, хотите что-то поломать, а вот была жизнь!

Общество не хочет быть умным в одном, но демонстрирует способность быть умным в другом. Объясню это на таком примере: человек одновременно является собственно человеком, потребителем и избирателем, это все один человек. Человек как человек каждый день ходит на работу, пользуется определенной системой знаний, зарабатывает деньги, чем лучше он интегрировался со своими знаниями и умениями, тем лучше у него зарплата, следовательно, логика срабатывает. Значит, здесь он homo sapiens.

Теперь этот же человек как потребитель заходит в супермаркет и видит там более 100 видов сыра. Он же не будет покупать дерьмо, правда? Он же покупает то лучшее, что может себе позволить. То есть здесь осознанный выбор лучшего продукта, а не худшего, правда?

И вот тот самый человек, который только что дважды сделал осознанный выбор, был homo sapiens на работе и в магазине, приходит на выборы. И это тотальный дебилизм, потому что здесь уже почему-то не срабатывает причинно-следственная связь и понимание, что 400 или 1500 гривен в кармане — это ничто по сравнению с пятью годами тотального капеца, который может наступить в результате того, что он сделает. Но все равно это один и тот же человек, и из таких состоят сообщество, население города или села и, наконец, целая страна. Если среди 40 миллионов будет большинство тех, кто готов оставаться дебилами относительно своей страны и будущего, но разумными в пределах своего дома или работы, то… Ну я даже не знаю.


— Еще один вопрос из этой сферы — качество политики. Есть политики, которые идут вроде бы в журналистику, а есть журналисты, которые идут в политику и пытаются дальше заниматься журналистикой. Возможно, так и надо делать во времена, в которых мы живем? Или все же лучше не надо?

— Есть вещи, которые просто несовместимы — как плюс и минус. У магнита не может быть двух полюсов в одном месте. Так и человек не может быть одновременно рыбой и рыбаком. Ну не может такого быть! Это тот же принцип, когда или крестик, или трусы. Так же человек не может быть одновременно политиком и журналистом, потому что одна из функций журналистики — контроль над политикой. А когда ты — два в одном, то хочешь быть и объективным журналистом, и объективным политиком в одном флаконе? И рыбой, и рыбаком одновременно, так же получается? И плюсом, и минусом? Не может такого быть!

Политиком может стать любой. Журналист может стать политиком, но при этом он не должен делать вид, что остается журналистом. Он просто занимается политической деятельностью и не занимается журналистикой, ну и наоборот.